Голоса деймонов  - Филип Пулман

Люди склонны искать причины и объяснения всему, что окутано тайной, и если никаких других причин не найдется, они предпочтут приписать тому или иному явлению сверхъестественную причину, лишь бы не пришлось смириться с тем, что причины нет. Это вовсе не значит, что люди глупы или злы: просто это их естественное свойство. Но никакая вера, пусть даже самая страстная, не превратит заблуждение в истину. Христианская теология со всеми своими сложными и тонкими умопостроениями — это плод человеческого воображения, а не результат поисков истины.

Но что насчет Иисуса?

Я снова возвращаюсь мыслью к человеку, которого две тысячи лет назад предали, подвергли бичеванию и распяли на кресте.

И вот что мне представляется: перед моим мысленным взором движется процессия призрачных фигур, посетивших Иерусалим на Страстной неделе. Это призраки из будущего: тени римских пап и священников, прелатов и проповедников, кардиналов и архиепископов, всех этих почтенных старцев и отцов Церкви, во всем великолепии высокого сана, при всех регалиях, в казулах, альбах и мантиях, с пекторалями, с драгоценными перстнями на пальцах, в митрах, в костюмах, сшитых на заказ, со всеми своими «кадиллаками», золотыми зубами и пышными шевелюрами.

И я представляю себе, что каждый из этих призраков мог бы, если бы только захотел, обнять и поцеловать Иисуса — прямо как Иуда, только с другой целью: этот поцелуй перенес бы его чудесным образом куда-нибудь в Александрию, в Афины, Багдад или Рим и тем самым спас бы ему жизнь. Иисус избежал бы ужасной смерти на кресте. Он бы остался жить. Он канул бы в безвестность; или продолжил бы свою проповедь, добавив немало новых удивительных и необыкновенных речей ко всем тем, что мы знаем; или даже написал бы книгу. Но, так или иначе, он бы остался в живых и избежал бы страшной казни.

И вот я представляю себе, как каждый из этих призраков смотрит на человека по имени Иисус, занятого своими гневными трудами — изгоняющего торговцев из храма, спорящего с книжниками и первосвященниками и бичующего их презрением и насмешкой, и с каждым днем все приближающимся к предательству и смерти, к тому финалу истории, который прекрасно известен всем этим призракам.

И мне представляется, как призраки шепчут:

«В конце концов, это ведь Божья воля…»

«Он сам это предсказал…»

«Я не имею права вмешиваться…»

«Да, конечно, это больно и грустно; но ведь через три дня…».

«Изменится весь ход человеческой истории! Весь мир пойдет в совершенно другом направлении! Я не могу принять на себя такую ответственность!..»

«Но как же все мое величие и богатство? Великолепие моего собора? Чудесная музыка, которую исполняют в моем хоре? Мой долг — позаботиться о том, чтобы все это сохранилось…»

«В общем и целом, если смотреть объективно, Церковь без Иисуса лучше, чем Иисус без Церкви. Пусть умирает…»

«Без этой смерти не будет Церкви, а без Церкви некому будет утешить умирающего ребенка, с которым я говорил в хосписе…»

И все они смотрят на человека и видят его натруженные руки и грязные ногти, слышат его хриплый голос, чувствуют сладкий запах масла, смешавшийся с запахом его пота, видят, как яростно сверкают его глаза, когда он дает отпор фарисеям… И каждый из призраков может сделать шаг, протянуть руки и спасти его от смерти, до которой остается всего два дня, или день, или считаные часы.

Но у каждого находится причина, одна из тысячи причин, чтобы удержаться от этого шага и отвернуться. И вот они все, один за другим, горделиво или брезгливо, смиренно или с тяжестью на сердце, бормоча дипломатичные соболезнования или преисполнившись искренним состраданием, отступают и возвращаются назад, в свое родное время, ко всем привычным удобствам и обрядам своей любимой Церкви, а человек Иисус остается один на один с неминуемой смертью.

Мне бы хотелось предложить этот мысленный эксперимент каждому христианину: если бы вы могли вернуться в прошлое и спасти этого человека от страшной смерти на кресте, как бы вы поступили? И если вы скажете: «Пусть он умрет, лишь бы Церковь жила», — то чем вы отличаетесь от Иуды?

Это книгу я написал для серии «Мифы», выходившей в издательстве Canongate. Сама идея пересказать какой-нибудь миф мне понравилась. Я попытался подступиться к нескольким историям из разных традиций, но потом понял, что все время возвращаюсь мыслями к центральному персонажу христианской религии. Разумеется, я был не первым, кто решился рассуждать об Иисусе как о мифе, — об этом говорят уже сто с лишним лет. Но это не помешало нескольким десяткам человек, прочитавшим анонс моей книги, написать мне, что вскоре я предстану перед Божьим судом и отправлюсь в ад. Как ни странно, стоило книге выйти из печати, как письма прекратились. Полагаю, их авторы решили, что теперь уже слишком поздно.

В общем и целом я нахожу теории любого рода вредными. Сразу же уточню, что это чужие теории вредны. Мои-то просто превосходны. Например, у меня есть теория насчет науки: весьма вероятно, что существуют утверждения, которые верны, и большая часть того, что говорит нам наука, относится именно к этой категории. При этом я совершенно не утверждаю, что наука — единственный верный для нас культурно сконструированный способ мышления; для кого-то в другом месте и в другом времени она вполне может быть и неверна.

Я верю в науку. Но когда я пишу, я не мыслю научно. Когда я сочиняю историю, единственное, что имеет значение: помогает мне то или иное явление или мешает. Я приветствую все — даже любые суеверия, — когда сижу за столом с ручкой в руке. Да, я до сих пор пишу ручкой, потому что у меня есть одна, счастливая. И в этот момент мне нужна не теория человеческой природы или эволюции, а теория призраков, демонов, духов, гоблинов, магических ритуалов и одержимости дьяволом.

И поскольку единственное, что я доподлинно знаю: каково это — писать историю, на этом я и сосредоточусь. Ведь если пристально смотреть на какой-то предмет, на краю поля зрения становятся смутно видны и всякие другие вещи, которые обычно ускользают, если смотреть прямо на них. Там, в сумраке, порхает парочка тем, имеющих, как мне кажется, некоторое отношение и к человеческой природе.

Мне сказали, что у меня всего двадцать минут — этого вполне хватит на один вопрос, одно наблюдение и одну эпитафию.

Итак, приступим. Вопрос: как узнать, что история вдруг свернула куда-то не туда? Если я сочиняю что-то совершенно новое, есть ли правильный и неправильный способ делать это, правильная и неправильная форма истории? Ощущение в таких случаях очень сильное и отчетливое — ошибиться невозможно. Мне приходит в голову несколько возможных причин, и сейчас я перечислю вам пять из них.